Тайные письмена: Эдгар По и самые загадочные писатели. Самые необычные смерти русских писателей Один из самых странных писателей

Талант признанных писателей неоспорим. Многие поколения преклоняются перед их идеальным слогом или глубокомыслием. Но за гениальностью часто скрываются некие странности. Одни авторы обожали работать, овеянные запахом гнилых яблок, другие пили кофе в лошадиных дозах, ну а третьи раздевались догола. В этом обзоре пойдет речь о самых странных выходках и пристрастиях знаменитых писателей.

1. Николай Гоголь

2. Фридрих Шиллер

3. Уильям Берроуз

4. Виктор Гюго

5. Оноре де Бальзак

6. Александр Дюма

Кроме того, Александр Дюма был склонен к авантюрным поступкам. Однажды ему довелось участвовать в дуэли, где дуэлянты тянули жребий. Тот, кому не везло, должен был застрелиться. Дюма оказался тем несчастливым. Он взял пистолет, вышел в соседнюю комнату, в которой затем прогремел выстрел. Дюма вышел оттуда как ни в чем не бывало, при этом произнеся: «Я стрелял, но промахнулся».

7. Марк Твен

Еще один интересный факт в биографии Марка Твена – это комета Галлея. За две недели до рождения автора в 1835 году эта комета пролетала рядом с Землей. А в 1909 году писатель написал о том, что он «пришел в этот мир вместе с кометой, и вместе с ней он и уйдет». Марк Твен умер в 1910-м, на следующий день после появления кометы Галлея.

8. Чарльз Диккенс

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Шрифт:

100% +

Но самой большой утратой стал снос замечательной церкви Успения Пресвятой Богородицы (1765, архитектор Ф. Растрелли), которую в народе называли Спас-на-Сенной. Она была взорвана в 1961 году. На ее месте сейчас торговый центр и станции метро «Сенная площадь» и «Спасская».

Реконструкция Сенной площади продолжается, обещают восстановить храм.

Сенной рынок

Остатки Сенного рынка сохранились и сейчас между Московским проспектом (раньше – Обуховским, чуть позже Забалканским) и улицей Ефимова (при Достоевском – Горсткиной).

Во времена Достоевского рынок был главным в Петербурге по продаже овощей, хотя здесь торговали и мясом, и рыбой.

Журналист А. Бахтиаров описывал утро на рынке так: «Пока обыватели столицы еще спят, из окрестностей Петербурга уже тянутся многочисленные обозы: немцы-колонисты везут картофель, чухны – рыбу, чухонское масло и молоко, огородники – зелень. Все это ни свет, ни заря сосредотачивается около Сенного рынка, где и производится так называемая возовая торговля. Некоторые торговцы, чтобы занять повыгоднее позицию, приезжают с товаром даже с вечера, часов в десять. Дюжие ломовики с громоздкими возами стоят сплошными рядами в несколько сот сажень. Возы не распаковываются, но чтобы показать в каком возу какой товар, перед каждым возом на земле лежит проба этого товара, например связка луку, пучок моркови и т. п.

Дородные, краснощекие зеленщики в белых передниках безукоризненной чистоты расхаживают около рынка в ожидании открытия торга. Чтобы раньше времени нельзя было проникнуть в овощные ряды, вход в рынок замкнут цепью.

Потирая от удовольствия руки, зеленщики возвращаются к своим лавкам. Ломовики с овощным товаром с Никольской площади подъезжают к Сенному рынку, который часам к четырем бывает со всех сторон окружен возами. В четыре часа приходит „ключарь“ и отворяет Сенной рынок. В это время и производится выгрузка овощного товара с воза огородника – в лавку торговца. Таким образом, обыватели столицы разную зелень покупают из вторых рук, так что ни одного огурца не пройдет мимо рук зеленщика. Маклаки и барышники скупают все и ночью складывают товар в свои лавки. Построенный из камня и железа, Сенной рынок представляет три огромных корпуса со стеклянными крышами; до 500 лавок расположены в четыре линии. Все лавки перенумерованы, и над каждой из них обозначена фамилия торговца; каждый торговец содержит приказчиков и так называемых молодцов, которые бывают заняты разноскою товара, так что на рынке ежедневно занято торговлею до 2000 народа.

В мясном ряду, в видах гигиенических, стены лавок обиты цинковыми листами. Все лавки загромождены мясными тушами, подвешенными за задние ноги на крючьях. Капли крови, стекая, попадают в деревянные опилки, нарочно посыпанные на полу. На прилавках лежат кучи „легких“ и „печенок“, переливающих темно-красными цветами. Точно живые, с открытыми глазами, висят вниз головой сотни замороженных зайцев, которых тысячами привозят новгородские крестьяне, продавая по 50 копеек за пару. На полках, вытянув ноги вверх и свесив вниз голову, лежит завернутая в бумагу разная дичь: тетерьки, рябчики и т. п. В корзинах правильными рядами разложены ощипанные и замороженные воробьи, свиристели и дупели. Нередко в одной корзине насчитывается до 1000 штук воробьев, которые продаются по 5 копеек за десяток. Тут же можно найти ощипанных голубей, которых продают под именем „пижонов“. Под лавками стоят огромные корзины с гусиными потрохами: отрезанная голова и гусиные лапки тщательно завязаны и продаются отдельно от гуся. Целые стада замороженной свинины расставлены на полу. На каждой свиной туше, на коже, вдоль позвоночника, сделан надрез, чтобы показать толщину жирового слоя. Свинина привозится в Петербург из хлебородных губерний, например из Тамбовской, где обыкновенно свиней откармливают на барде. В столице главные потребители свинины – пригородные чухны, большие охотники до свиного жира.

Мясники – в белых передниках, в кожаных нарукавниках. На широком кожаном поясе висит вложенный в ножны мясничий нож для разрубки говядины. Посреди лавки – огромная деревянная тумба, на которой производится разрубка мяса, тут же лежит топор. Каждый торговец заманивает покупателя в свою лавку.

По вечерам на Сенной рынок приходят содержатели всевозможных кухмистерских и ресторанов. Обитатели меблированных комнат – самые надежные посетители этих злополучных кухмистерских, где за 30 копеек можно получить обед „с третьим блюдом“.

Нищие бродят на Сенном рынке целыми толпами: старики, женщины и дети. Торговцы не отказывают и подают „натурой“ – кто мяса, кто рыбы, кто зелени.

Ночлежный приют, находящийся около Сенного рынка, продовольствуется на счет этого рынка. Ежедневно по утрам отправляется из приюта один из ночлежников за провизией на рынок: он надевает на плечи глубокую плетеную корзину на ремнях, и с нею обходит все ряды Сенного рынка. На корзине имеется надпись „в пользу ночлежного дома“. Корзина разделена на два отделения с надписью: „для мяса“ и „для зелени“. Большая часть торговцев Сенного рынка жертвует в пользу приюта».

«Вяземская лавра»

Район Садовой, и особенно Сенная площадь, были полны нищими, ворами, всякого рода люмпенами. Сенная – многолюдна, грязна, славилась низкопробными заведениями, трактирами, кабаками. Особенно была знаменита «Вяземская лавра» – трущобный квартал к югу от площади.

Вяземский дом выходил двумя большими флигелями на Забалканский (ныне – Московский) проспект и одним на Фонтанку. Во флигелях по Забалканскому проспекту помещались трактир, «семейные бани», питейный дом и множество торговых заведений.

Во дворе Вяземского дома находилось еще четыре жилых флигеля, бани и множество разных кладовых, где хранились товары торговцев Сенного рынка. В этих флигелях размещались постоялый двор и чайная, которую местные обитатели называли «мышеловкой»: сюда часто в поисках преступников заглядывала сыскная полиция и возвращалась всякий раз с уловом.

Примерно полторы сотни квартир во флигелях «Вяземской лавры» занимали даже не беднота, а те, кого Горький в будущем назовет босяками: люди, дошедшие до крайности, готовые на преступление, сбившиеся с круга, потерявшие человеческий облик, полунагие и полуголодные. В субботу вечером и в воскресенье почти все перепивались, следствием чего были шум, гам, безобразные песни, кровавые драки и оргии.

В «Преступлении и наказании», рассказывая о своей бурной биографии, Свидригайлов как о последней степени падения говорит: «в доме Вяземского на Сенной в старину ночевывал».

Как сказано в «Преступлении и наказании»: «…квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить. Близость Сенной, обилие известных заведений и, по преимуществу, цеховое и ремесленное население, скученное в этих серединных петербургских улицах и переулках, пестрили иногда общую панораму такими субъектами, что странно было бы и удивляться при встрече с иною фигурой».

Так что лохмотья Раскольникова не вызывали здесь ничьего удивления. Только «один пьяный, которого неизвестно почему и куда провозили в это время по улице в огромной телеге, запряженной огромною ломовою лошадью, крикнул ему вдруг, проезжая: „Эй ты, немецкий шляпник!“ Здесь «…около харчевен в нижних этажах, на грязных и вонючих дворах домов Сенной площади, а наиболее у распивочных, толпилось много разного и всякого сорта промышленников и лохмотников».

Дом Вяземского в начале XX века был перестроен.

Гауптвахта Сенного рынка

Садовая улица, 37

Одно из немногих сохранившихся на площади со времени Достоевского зданий – Гауптвахта Сенного рынка – изящный павильон в стиле классицизма напротив станции метро «Сенная площадь» (1820, архитектор В. Беретти). В XIX веке тут располагался воинский караул, надзиравший за порядком на рынке, и здесь же находились помещения для кратковременного содержания арестантов.

В 1873 году, редактируя журнал «Гражданин», Достоевский поместил на его страницах заметку Владимира Мещерского «Киргизские депутаты в Петербурге», где приводились слова Александра II, обращенные к депутатам (сами по себе абсолютно незначительные). Однако по действовавшему закону, слова императора могли быть напечатаны только с разрешения министра императорского двора. Достоевский не знал этого правила и был приговорен к небольшому штрафу и двум суткам ареста на гауптвахте. Друзья писателя добились для него возможности отбывать наказание в момент, когда это будет ему максимально удобно.

21 и 22 марта 1874 года Достоевский провел в Гауптвахте Сенного рынка. Заключение не было обременительным. У Федора Михайловича были собственные постельные принадлежности и «Отверженные» Гюго, которых он с удовольствием перечитывал. В камере находился еще какой-то ремесленник, постоянно спавший. Пять раз за два дня писателя навещала любящая жена, были у него живший поблизости старый друг, поэт А. Майков, и молодой писатель Вс. Соловьев. Детям сказали, что отец уехал в Москву. На третий день они встречали его веселого и с игрушками (по пути Достоевский заехал в Гостиный двор).

Дом Мейнгардта

Садовая улица, 44

На углу Садовой улицы и Таирова переулка (сейчас – переулок Бринько) – дом Мейнгардта. Изначально он принадлежал домовладельцу Таирову, по имени которого и был назван переулок. В этом доме в 1831 году в разгар холерной эпидемии находилась больница. Толпа черни, считая немцев-докторов виновниками эпидемии, ворвалась в больницу и нескольких из них убила.

В 1856 году дом был перестроен для домовладельца Мейнгарда архитектором А. Ланге. Это один из первых в Петербурге доходных домов, в котором, в духе начинавшей тогда господствовать эклектики, использован стиль Людовика ХV – ранний классицизм. Сочетание широких окон-витрин первого этажа с лепниной фасада в духе середины ХV века делает композицию здания противоречивой.

Это типичный пример нелюбимой Достоевским, современной ему архитектуры, в которой заказ владельца архитектору формулируется, по его словам, так: «Дожевское-то окно ты мне, братец, поставь неотменно, потому чем я хуже какого-нибудь ихнего голоштанного дожа; ну, а пять-то этажей ты мне все-таки выведи жильцов пускать; окно окном, а этажи чтобы этажами; не могу же я из-за игрушек всего нашего капиталу лишиться». В доме Мейнгардта находился, вероятнее всего, и тот трактир «Хрустальный дворец», в котором Раскольников вначале полупризнается Заметову в совершенном преступлении, а потом выслушивает исповедь Свидригайлова.

О таких трактирах в Спасской части местный полицейский врач сообщал следующее: «Большинство трактиров предназначено для известного рода постоянных посетителей, меньшинство рассчитано на случайную публику. Население здесь состоит из торгового и рабочего класса. Десятки тысяч разносчиков, кустарей, мастеровых, угловых жильцов, часто озябших, усталых или желающих угостить своих родных, приятелей, и не имеющих никаких удобств в своем углу, на квартире, стреляют сюда и с раннего утра до позднего вечера одна толпа сменяет другую…

Черная публика вносит с собою в трактир и специфический запах, и дым махорки, и грязь, после каждого такого посетителя требуется радикальная чистка того места, где он сидел. Всякий трактир состоит из двух отделений: чистой и черной половины. Первая помешается во втором этаже, вторая чаще в первом. В первой комнате чистой половины устроен буфет. В этой комнате, как и во всех остальных, стоят столы, покрытые белыми скатертями, и мягкая мебель. В одной комнате установлен орган. В разных углах комнат стоят комоды со столовым бельем. Двери и окна убраны драпировками, которые в иных случаях оборваны, покрыты пылью и лишь усугубляют общую неопрятность помещения.

Черная половина состоит из 2–4 комнат и из отдельного угла для булочника, здесь мебель простая, столы покрыты цветными скатертями, обои проще, засаленные и часто оборванные. На кухне плита с двумя медными кубами для кипятка, повар и кухонный мужик.

Большинство трактиров торгует только водкой, чаем и кипятком, они вовсе не приготовляют ничего съестного и держат на буфете только соленую закуску для выпивки. В кухне они допускают за особую плату приготовление пищи живущим в доме и сами стряпают лишь для своих служащих. Но так как посетитель может потребовать поесть, то для удовлетворения этой потребности при трактире имеется съестник (булочник), снимающий за арендную плату угол, где и торгует булками и разной провизией наподобие закусочных лавок».

В таком же трактире, на темной половине происходит в романе встреча Раскольникова с Мармеладовым.

Таиров переулок (ныне – переулок Бринько)

Изогнутый под прямым углом, Таиров переулок ведет с Сенной площади на Садовую улицу. Этот переулок был памятен Достоевскому с молодости. Здесь, в доме де Роберти (сейчас дом № 4) печатался тот самый журнал «Репертуар и пантеон», где в 1844 году появилась его первая публикация – перевод «Евгении Гранде».

«Петербург. Календарь на 1870 год» сообщал: «Около Сенной, в Таировом переулке, помещаются три дома терпимости в подвальном этаже дома с дверьми прямо на улицу. У этих дверей, начиная с 10 часов, каждую ночь стоят дежурные проститутки, и громко с нескромными жестами зазывают в свой приют. Приюты в Таировом переулке до того плохи и до того грязны, что кислый и отвратительный запах разит прохожего в летнее время даже через переулок на противоположном тротуаре. Несчастные жертвы, высылаемые хозяйками на дежурство, стоят на холоде и дожде, покрытые каким-то отрепьем. Самые помещения вышеозначенных домов грязны, тесны и зловонны до того, что пишущий эти строки не мог в них без головокружения пробыть более получаса. Женщины почти всегда пьяные, одетые нестерпимо грязно, непричесанные и ведут себя с крайним цинизмом».

Этот район вообще был рассадником проституции. Из 155 домов терпимости в 1869 году 46 находилось в Спасской, а 31 в Казанской части – то есть там, где живут почти все герои «Преступления и наказания». Проституток в городе в том же году насчитывалось по официальной статистике 6366 (одна на 52 женщины и 68 мужчин, живших в Петербурге). Из них 26 % прежде были служащими или чернорабочими; 9 % – белошвейками; 8 %, как Сонечка Мармеладова, жили «при родных»; 14 % проституток были моложе 20 лет (как та пьяная девочка, которую Раскольников встретил на Конногвардейском бульваре и попытался спасти от развратного негодяя); 37 % – между 20 и 25, 26 % – между 25 и 30 годами. Более трети проституток были больны венерическими болезнями.

В этом районе проживали и те, чьим источником средств была торговля «живым товаром» (вроде приятельницы Свидригайлова мадам Ресслих). О них автор специального исследования сообщал: «Этих агентов-продавцов… чаше всего можно видеть гуляющими на улицах, сидящими на скамейках бульваров, стоящими поблизости тех магазинов, куда хозяйки чаще всего посылают своих мастериц или прислугу за различными покупками. Тут они сторожат своих жертв: как только покажется посланная за чем-либо молодая девушка, к ней подходит прилично одетая дама или мужчина с вопросом, не нуждается ли она в новом, „очень хорошем“ месте… Люди эти стараются приобрести как можно более широкое знакомство, проникают в семейства, где об их ремесле и не подозревают, и выступают со своими предложениями в тот момент, когда на данную семью обрушиваются материальные невзгоды».

В Таиров переулок заходил с Сенной площади Раскольников. «Он и прежде проходил часто этим коротеньким переулком, делающим колено и ведущим с площади в Садовую… Тут есть большой дом, весь под распивочными и прочими съестно-выпивательными заведениями; из них поминутно выбегали женщины, одетые, „как ходят по соседству“ – простоволосые и в од них платьях. В двух-трех местах они толпились на тротуаре группами, преимущественно у сходов в нижний этаж, куда, по двум ступенькам, можно было спускаться в разные весьма увеселительные заведения. В одном из них, в эту минуту, шел стук и гам на всю улицу, тренькала гитара, пели песни, и было очень весело. Большая группа женщин толпилась у входа; иные сидели на ступеньках, другие на тротуаре, третьи стояли и разговаривали. Подле, на мостовой, шлялся, громко ругаясь, пьяный солдат с папироской и, казалось, куда-то хотел войти, но как будто забыл куда. Один оборванец ругался с другим оборванцем, и какой-то мертво-пьяный валялся поперек улицы».

Раскольников вступил в разговор с проститутками, дал одной из них, Дуклиде, 15 копеек.

Юсупов (Юсуповский) сад

Отсутствие зелени в центре Петербурга, отвратительное санитарное состояние большей части города делало каждый сад или сквер значимым для горожан. Пейзажный сад с живописным прудом был частью огромной усадьбы князей Юсуповых. Главный фасад дворца Юсуповых, возведенного Кваренги, выходит на Фонтанку, в сторону парка обращены белоколонный портик и протяженная терраса с широкой лестницей.

Пруд зимой заливался и здесь был один из немногих в городе и оттого особенно популярных публичных катков. Во времена Достоевского сад не был особенно презентабелен. Как отмечал бытописатель Петербурга В. Михневич, «в нем есть и деревья, и кусты, и пруд, и даже фонтан; но вся эта „природа“ имеет какой-то отварной и прелый вид. В его аллеях встречаются по преимуществу хворые, убогие, униженные и оскорбленные». Раскольников, «проходя мимо Юсупова сада… даже очень было занялся мыслью об устройстве высоких фонтанов и о том, как бы они хорошо освежали воздух на всех площадях. Мало-помалу он перешел к убеждению, что если бы распространить Летний сад на все Марсово поле и даже соединить с дворцовым Михайловским садом, то была бы прекрасная и полезнейшая для города вещь».

Квартира Аполлона Майкова

Садовая улица, 51

Поэт А. Н. Майков (1821–1897) – ровесник и ближайший знакомый Достоевского на протяжении большей части его жизни. С 1840-х годов, когда Достоевский с ним впервые познакомился, и до смерти Федора Михайловича поэт прожил в доме Адама напротив Юсуповского сада.

Отец Майкова – Николай Аполлонович, известный живописец николаевского времени; младшие братья – Валериан (рано умерший, подававший большие надежды литературный критик), Леонид (филолог, академик) и Владимир (переводчик) – жили литературой, историей, искусством. Их дом с середины 1840-х годов стал популярным литературным салоном, особенно значимым для Достоевского после его разрыва с кругом Белинского. Домашний учитель старших детей Майковых, будущий знаменитый русский писатель И. Гончаров, вспоминал: «Дом… кипел жизнию, людьми, приносившими сюда неистощимое содержание из сферы мысли, науки, искусств, молодые ученые, музыканты, живописцы, многие литераторы из круга 30-х и 40-х годов, все толпились в не обширных, не блестящих, но приютных залах квартиры, и все, вместе с хозяевами, составляли какую-то братскую семью или школу, где все учились друг у друга, разменивались занимавшими тогда русское общество мыслями, новостями науки, искусств. Старик Майков радовался до слез всякому успеху и… всякому движению вперед во всем, что было доступно его уму и воображению».

Достоевский вспоминал гостеприимную семью Майковых в Петропавловской крепости, писал А. Майкову из Сибири. Майков ввел Достоевского в новую литературную ситуацию столицы после его возвращения с каторги, расширил круг его писательских знакомств. Практически идентичной оставалась и их политическая позиция, и эстетические воззрения. «Милейший и драгоценнейший друг Аполлон Николаевич» (так Достоевский титуловал его в письмах) хлопотал о литературных и житейских делах Достоевского, пока тот был вне Петербурга. Майков был крестным отцом дочерей Достоевского – Сони и Любы. Когда жена Достоевского с детьми уезжала на лето в Старую Руссу, Достоевский обедал у Майковых. Словом, поэт и его семья были самыми близкими приятелями Достоевского в литературном мире.

Кокушкин мост

От Садовой улицы к Екатерининскому каналу (ныне – каналу Грибоедова) ведет самый короткий в Петербурге Кокушкин переулок. В его створе – Кокушкин мост. Мост существовал здесь с 1780-х годов, во времена Достоевского был деревянным. В 1946 году на его месте построили поныне существующий стальной.

Первые строчки «Преступления и наказания»: «В начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер, один молодой человек вышел из своей каморки, которую нанимал от жильцов в С-м переулке, на улицу и медленно, как бы в нерешимости, отправился к К-ну мосту». Переулок – Столярный, мост – Кокушкин.

Мост известен еще автоэпиграммой Пушкина:

Вот перешед чрез мост Кокушкин,
Опершись ж… о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мсье Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом:
Не плюй в колодец, милый мой.

На Кокушкином мосту Раскольников на следующий день после убийства решил «схоронить концы»: «бросить все в канаву, и концы в воду, и дело с концом». Но это представлялось невозможным – на набережных в этот час народу было множество: «Он бродил по набережной Екатерининского канала уже с полчаса, а может и более, и несколько раз посматривал на сходы в канаву, где их встречал. Но и подумать нельзя было исполнить намерение: или плоты стояли у самых сходов и на них прачки мыли белье, или лодки были причалены, и везде люди так и кишат…»

После встречи со Свидригайловым в трактире на Забалканском Раскольников встал на этом мосту, ведущем к его дому, «остановился у перил и стал задумчиво смотреть на воду. А между тем над ним стояла Авдотья Романовна». Дуня не окликнула брата, «она заметила поспешно подходящего со стороны Сенной Свидригайлова… Он не взошел на мост, а остановился в стороне, на тротуаре, стараясь всеми силами, чтоб Раскольников не увидал его».

Дом Зверкова

Набережная канала Грибоедова, 69

Рядом с Кокушкиным мостом на углу Столярного переулка и канала Грибоедова находится один из самых больших в Петербурге середины XIX века доходных домов – дом Зверкова. Этот первый в Петербурге пятиэтажный жилой дом был построен в 1827 году. В начале следующего столетия его надстроили еще одним, шестым этажом.

Зверков – известный в городе ростовщик, кредитор Пушкина. Молодой Гоголь жил в этом доме с 1829 по 1833 год. Он вспомнил дом Зверкова в бесконечном монологе Поприщина, героя «Записок сумасшедшего». Безумный чиновник Поприщин подслушал разговор двух собачек Фиделя и Меджи и последовал за ними: «Перешли в Гороховую, поворотили в Мещанскую, оттуда в Столярную, наконец к Кокушкину мосту и остановились перед большим домом. „Этот дом я знаю, – сказал я сам себе. – Это дом Зверкова“. Эка машина! Какого в нем народа не живет: сколько кухарок, сколько приезжих! а нашей братьи чиновников – как собак, один на другом сидит».

Этот прилегающий к Сенной с севера район Гоголь вспомнил и в «Невском проспекте», когда, преследуя хорошенькую блондинку, герой повести, поручик Пирогов, оказался в Мещанской улице – улице «табачных и мелочных лавок, немцев-ремесленников и чухонских нимф». Где-то здесь, по-видимому, жил и Акакий Акакиевич Башмачкин, герой «Шинели».

Здесь же, у Кокушкина моста, произошло действие фантастической петербургской повести М. Лермонтова «Штосс». «По тротуарам лишь изредка хлопали калоши чиновника, – да иногда раздавался шум и хохот в подземной полпивной лавочке, когда оттуда выталкивали пьяного молодца в зеленой фризовой шинели и клеенчатой фуражке. Разумеется, эти картины встретили бы вы только в глухих частях города, как например… у Кокушкина моста». В этом районе, в доме Штосса, в Столярном переулке («Грязный переулок, в котором с каждой стороны было не более 10 высоких домов»), ведомый непонятным для него самого стремлением, поселился герой повести, художник Лугин.

Дом Астафьевой

Казначейская улица, 1

Здесь, на углу Екатерининского канала (ныне – канала Грибоедова) и Казначейской (в те времена она называлась Малой Мещанской) улицы, Достоевский прожил с сентября 1861 по август 1863 года. Его квартира из пяти комнат (в ней он жил с первой женой М. Д. Исаевой и пасынком П. Исаевым) находилась во втором этаже. В этом же доме жил старший брат Достоевского Михаил со своим многочисленным семейством. У него на квартире помешалась редакция журнала «Время», который братья Достоевские начали издавать с января 1861 года.

Журнал стал быстро набирать популярность и увеличивать тираж. Биограф Достоевского, публицист и идеолог журнала Н. Страхов писал: «Причинами такого быстрого и огромного успеха „Времени“ нужно считать прежде всего имя Ф. М. Достоевского, которое было очень громко, история его ссылки в каторгу была всем известна, она поддерживала и увеличивала его литературную известность… „Мое имя стоит миллиона“, – сказал он мне как-то в Швейцарии с некоторою гордостью».

Большинство постоянных сотрудников жили поблизости от Малой Мещанской. Редакция журнала была одновременно и литературным салоном, где собирались постоянные авторы. «Первое место в кружке занимал, конечно, Федор Михайлович, – пишет Страхов, – он был у всех на счету крупного писателя и первенствовал не только по своей известности, но и по обилию мыслей, и горячности, с которою их высказывал».

Достоевский опубликовал во «Времени» воспоминание о каторге «Записки из Мертвого дома», роман «Униженные и оскорбленные», большую статью о первом своем путешествии за границу «Зимние заметки о летних впечатлениях». Он вел фельетон, участвовал в заказе и отборе материалов для журнала.

Переутомление обострило болезнь Достоевского – эпилепсию. Припадки болезни случались с ним примерно раз в месяц, и после них он некоторое время не мог работать. Постоянное безденежье, обилие срочной работы приводили к тому, что, по словам Страхова, «обыкновенно ему приходилось торопиться, писать к сроку, гнать работу и нередко опаздывать с работою… Распорядительности и сдержанности в расходах у него не было… И вот он всю жизнь ходил, как в тенетах, в своих долгах и всю жизнь писал торопясь и усиливаясь. Писал он почти без исключения ночью. Часу в двенадцатом, когда весь дом укладывался спать, он оставался один с самоваром и, попивая не очень крепкий и почти холодный чай, писал до пяти и шести часов утра. Вставать приходилось в два, даже в три часа пополудни, и день проходил в приеме гостей, в прогулке и посещениях знакомых».

Семейная жизнь Достоевского приносила ему мало радости. Мария Дмитриевна уже тяжело болела. Она обладала, по словам Достоевского, «странным, мнительным и болезненно фантастическим» характером. Детей в этом браке не было и уже не могло быть, а Достоевский мечтал о «великом и единственном человеческом счастье – иметь родное дитя». Последние годы супруги провели больше порознь, чем вместе. Умиравшая от туберкулеза М. Исаева-Достоевская не переносила петербургский климат и жила в основном во Владимире и Москве. Неудачны были и другие сердечные увлечения писателя этого времени, прежде всего, отношения с А. П. Сусловой, послужившей прототипом многих «роковых» женщин из его романов (Полины из «Игрока», отчасти Грушеньки из «Братьев Карамазовых» и Настасьи Филипповны из «Идиота»).

Начало 1860-х годов – время Великих реформ царствования Александра II: освобождение политических заключенных, значительное ослабление цензуры, падение крепостного права. Подавляющее большинство органов печати, традиционно игравших в России роль квазипартий, восторженно приветствовали эти либеральные шаги. Не был поначалу исключением и журнал Достоевского. В нем публиковались в то время писатели, вскоре ставшие идеологическими противниками Федора Михайловича: М. Салтыков-Шедрин, Н. Некрасов, Н. Лесков; близок к журналу был и крупнейший русский драматург А. Островский. Видное место занимали переводы: печатались Э. По, В. Гюго, Г. Гейне, И. Тэн, Б. Ауэрбах, Э. Ренан, Ф. Шпильгаген.

Вокруг журнала формировался кружок постоянных авторов, соединенных общими политическими и идеологическими взглядами и личной дружбой. Большая их часть – сверстники Достоевского: им в описываемое время было близко к сорока годам. С некоторыми из них писатель сблизился еще со времен кружка петрашевцев. Это – поэты А. Майков, Я. Полонский, А. Плещеев, критики А. Григорьев и Н. Страхов. Николай Страхов вспоминал: «Летом 1861 года я переехал с Васильевского острова на Большую Мещанскую (ныне – Казанскую) в дом против Столярного переулка. Редакция была у Михаила Михайловича, жившего в Малой Мещанской, в угольном доме, выходившем на Екатерининский канал… Ап. Григорьев… ютился в меблированных комнатах на Вознесенском проспекте… нам было близко друг к другу; но мне живо вспомнился тогдашний низменный характер этих улиц, грязноватых и густо населенных петербургским людом третьей руки. Во многих романах, особенно в „Преступлении и наказании“, Федор Михайлович удивительно схватил физиономию этих улиц и этих жителей».

Между тем, политическая ситуация в стране менялась. Симпатии студенчества и радикальной интеллигенции склонялись к партии, представленной в печати журналом «Современник», возглавляемым Н. Чернышевским, Н. Некрасовым и М. Салтыковым-Щедриным. «Современник» исповедовал последовательное западничество с социалистическим и материалистическим оттенком; в литературе его авторы придерживались обличительного реализма.

«Время», напротив, все больше самоопределялось как орган «почвенников» – русских националистов. Полемика с «нигилистами», приверженцами «Современника», становилась одной из главных задач журнала. С обеих сторон она велась ожесточенно, сопровождалась личными оскорблениями.

Итогом либерального возбуждения начала 1860-х годов явилось вспыхнувшее весной 1863 года восстание в русской Польше. Последователи «Современника» поддержали, явно или молчаливо, поляков; большая часть русского общества, в том числе и Достоевский, были настроены полонофобски.

По иронии судьбы «Время» было закрыто в мае 1863 года именно из-за событий в Польше. Антипольская статья Н. Страхова «Роковой вопрос» была интерпретирована цензурой как поонофильская.

Вскоре Достоевский отправился в Париж к своей тогдашней роковой возлюбленной Аполлинарии Сусловой.

Колесоотбойные тумбы

Казначейская улица, 4

Возле арки проходного двора в доме № 4 по Казначейской улице, как и во времена Достоевского, стоят две гранитные колесоотбойные тумбы. Указом 1816 года предписывалось устанавливать колесоотбойные столбики и по краям тротуаров на расстоянии «от 2 до 3 сажень один от другого. Столбики сии будут в 3 фута вышины. Владельцы домов могут употреблять чугунные или гранитные столбики, но величина их и форма должны быть по данной модели».

Столбики, ограждавшие проезжую часть от тротуара, позже сняли за ненадобностью. Кое-где, как в этом доме, сохранились колесоотбойные тумбы. Они нужны были для того, чтобы «отбивать колеса» карет и экипажей, не позволяя им оббивать углы стен. Гранитные или чугунные столбы диаметром 30–40 сантиметров и высотой 140–150 сантиметров вкапывались на глубину около 30 сантиметров. У каждого каменного дома с внутренним двором обязательно стояли четыре такие тумбы – с внешней и внутренней сторон арки.

Звучит имя «Лев Толстой» – и сразу представляется мужчина с красивой седой бородой, который склонился над рукописью «Война и мир». «Булгаков» – и в мыслях сразу возникает портрет красивого, импозантного мужчины в шляпе, а рядом с ним говорящего человеческим голосом кота Бегемота. А знали ли вы, что мир узнал Льва Николаевича только благодаря стараниям его верной супруги Софьи Андреевны?

Более никто другой не мог разобрать каракули писателя. Он же, в свою очередь, заставлял переписывать произведения Софью без устали, чтобы успеть донести миру свой гений. Набоков собирал бабочек, Диккенс обожал морги и трупы, предпочитая их живым людям, а Гоголь жить не хотел без козьего молока, в котором предварительно разбавили крепкий ром.

Виктор Гюго: боялся своих рукописей

Француз, который создал «Собор Парижской Богоматери», роман «Человек, который смеется» и еще не один десяток ставших эпохальными работ – физически боялся своих рукописей. Во время писательства Виктора, книги создавались «от руки» в прямом значении этого слова. По мере того, как стопка листов с его почерком росла на столе, у Виктора начиналось нервное раздражение и беспокойство. В итоге, он бросал недописанный роман, и приступал к другому.

Случалось так, что проработав год он не мог закончить сразу несколько своих произведений. Будучи человеком логичным, он придумал как заставить себя довести начатое до конца. Единственный выход – не выходить из дома, но для этого должна быть веская причина. Один раз он обрил половину своей головы налысо, а вторую оставил как было, и бритву выбросил в окно. Другой раз он приказал служанке вынести из дома всю одежду, оставив на себе одну простыню. Такие крайности не позволяли автору выходить в приличное общество до момента, когда, к примеру, отрастут волосы, или когда кто-то навестит его и сможет дать писателю свое пальто.

Эдгар Аллан По: боялся темноты

В это сложно поверить, но основатель жанра хоррор в литературе, был счастливым обладателем фобии темноты. Биографы писателя акцентировали на том, что По мог уснуть только при ярком свете, или хотя бы при постоянно горящей свечке. Страх был настолько сильным, что Эдгар отказывался отправляться в дорогу в темное время суток, или находиться на представлениях, где гасят свет в зрительском зале.

Страх По был вызван психической детской травмой. Не имея денег на достойное образование, родители отдали своего сына в самую дешевую школу, в которой не было элементарных средств для процесса обучения: книжек, тетрадей или учебный пособий. Педагог придумал учить детей азам математики на кладбище. Учитель закреплял каждого ребенка за отдельной могилой, на памятнике которой маленький ученик должен был запомнить, сложить и отнять числа, датирующие рождение и смерть. Так наставник показывал как суммировать и отнимать четырехзначные числа, а как итог - дети выдавали возраст, в котором умер лежащий в могиле.

Оноре де Бальзак: боялся дневного света

Если бы Оноре де Бальзак жил в наше время, именно он стал был главным героем в саге «Сумерки». Гениальный француз первые свои произведения написал именно ночью. Заметив, что его Муза приходит к нему с большей охотой только в темное время суток, Бальзак занавешивал окна в дневное время несколькими слоями тяжелых штор.

Позже, для автора работа ночью стала приносить удовольствие, а дневное время вызывало раздражение и непринятие. Днем Оноре принимал снотворное для того, чтобы не ощущать нервного давления солнечного света, а просыпаясь поздно вечером, он выпивал несчитанное количество крепкого кофе и принимался за работу. Именно ему принадлежит предположение, которое стало афоризмом: «Если нужно, то ночь может длиться бесконечно долго».

Джордж Гордон Байрон: боялся загореть

Не того человека назвали Казановой! Если о похождениях любвеобильного Джакомо человечество узнало из его же мемуаров, то о Байроне говорили сами дамы в личных дневниках. Нонсенс: британский поэт, который вошел в историю английской и мировой литературы, был предельно некрасив. Байрон имел сильно избыточный вес, проблемы с кожей, да еще и одну ногу короче другой, что вызывало хромоту. Биографы писателя насчитали около 250 женщин, связь с которыми была подтверждена конвертами с обрезанными … волосами. После связи с дамой, писатель просил на память немного волос и помещал их в отдельный конверт, который он размашисто подписывал именем своей «любви».

В погоне за красотой Джордж постоянно сидел на диетах. Но его самой огромной фобией была боязнь потерять свой белоснежный цвет кожи. Во времена похождений автора, белизна кожного покрова была признаком аристократии и интеллигенции. В погоне за этой модой Байрон попробовал рецепт: принимать внутрь ежедневно уксус, который немного разбавлен водой. Кислота раздражала желудок и кишечник, человек бледнел от судорог и боли. Это, к слову, и стало причиной смерти ловеласа-романиста.

Михаил Булгаков: боялся спать

Фобия сна проявилась у Михаила Афанасьевича в тот его период жизни, когда автором руководил морфий. Для поклонников творчества писателя далеко не секрет, что создатель «Собачьего сердца», «Мастера и Маргариты» был известным морфинистом. В дневниках мужа родной сестры классика, находятся свидетельства того, что Булгаков боялся спать в те дни, когда у него не было денег на укол. В состоянии «трезвости ума» писателю снились жуткие кошмары, а из-за подавленного состояния рассудка он терял границу реальности и сновидения.

Согласно воспоминаниям родственников, Булгаков мог проснуться и убежать из дома, спасаясь, или догоняя призраков. Приходя в сознание, он подвергался ужасному понимаю того, что с ним происходит, отсюда и прибавилась боязнь снова ложиться в постель. Как известно, в последний период жизни он полностью избавился от морфиновой зависимости, но, к сожалению, это не продлило ему жизнь.

Неприкаянный поэт, отец детективного жанра, священная корова американской литературы, Эдгар По умер так же, как и жил - в мучениях и помутнении рассудка. Автор «Ворона» и «Убийства на улице Морг», впав в безутешность после смерти супруги (на которой женился, когда той было 13), запил, и попал в больницу в бессознательном состоянии. В заключение о смерти врачи, недолго думая, внесли «воспаление мозга», так в то время называли гибель в запое. И - удивительным образом попали в точку: спустя 26 лет те, кто производил перезахоронение, отмечали, что мозг писателя все еще пребывал внутри черепа и «перекатывался как погремушка». Если так, у Эдгара По была опухоль - именно она может сохраниться через столь долгий срок после смерти.

Впрочем, от поэта осталась не только плоть, но и мистическая сила его текстов. В 1884 году трое моряков, выживших после крушения и спасшихся на шлюпке, съели - чтобы не умереть с голоду - четвертого, самого молодого юнгу, по имени Ричард Паркер. 46 годами ранее Эдгар По написал рассказ «Повесть о приключениях Артура Гордона Пима», в котором описана точно такая же история. И съеденного героями рассказа юнгу звали... Ричард Паркер.

Дух По жив и поныне: каждый год в день его рождения на могилу писателя в Балтимор приходит тайный поклонник. Весь в черном, лицо закрыто, поклонник совершает определенный ритуал, оставляя записки. Традиция началась в 30 годах прошлого века, в 1988-м поклонник скончался, о чем оповестило послание на могиле Эдгара По, там же сообщалось, что «вахту принял» другой.

Человек, написавший «Алису в Стране Чудес», мало того что вел странный образ жизни: дружил и фотографировал маленьких девочек, так еще и все время каялся близким в некоем страшном грехе. О чем шла речь, неизвестно до сих пор - архив писателя, богослова, фотографа, изобретателя и математика уничтожен его семьей. Ряд исследователей уверен, что Чарльз Доджсон (настоящее имя Кэррола) - и есть тот самый легендарный Джек-Потрошитель, маньяк, державший в страхе всю Британию, первый «официальный» серийный убийца в мировой истории.

Самый загадочный русский-украинский писатель рос в атмосфере мистики и легенд. Неудивительно, что он был крайне суеверен и одновременно религиозен, а также переполнен страхами. Одно из главных произведений Гоголя, «Вий», по словам самого автора, почти дословно воспроизводило украинское предание. При этом ни один из исследователей фольклора не нашел похожей истории в национальной устной культуре. Другое программное сочинение Николая Васильевича, «Мертвые души», осталось без продолжения также при загадочных обстоятельствах. Ночью 12 февраля 1852 года, после трех часов моления, писатель вытащил из портфеля стопку исписанных листов и бросил их в огонь. Затем лег в постель и зарыдал. Нет подтверждения, впрочем, что сожжен был именно второй том «Душ», но на это указывает ряд других событий.

Уничтожение рукописей привело Гоголя в исступление - он перестал есть и вскоре скончался. Вскрыв могилу спустя столетие, ученые, как гласит легенда, обнаружили, что скелет писателя лежит в гробу на животе. Так как Гоголь страдал боязнью быть похороненным заживо, это породило устойчивые слухи, что классика закопали в состоянии летаргического сна. Правда, обнаруженный в могиле скелет оказался без черепа, куда-то пропавшего, что еще больше путает карты.

Автор «Над пропастью во ржи» выпустил эту программную книгу в 1951 году, а свое последнее сочинение опубликовал в 1965-м. Далее он замолчал, не издав не строчки. Что с ним, чем занимался писатель, можно было лишь гадать. До самой смерти в 2010-м Сэлинджер скрывался от внешнего мира за оградой дома в штате Нью-Гэмпшир; говорили, что он пишет в стол, увлечен буддистскими практиками, йогой и проч. Кончину автора «Пропасти» его семья и агент также не афишировали, и более того, официально не сообщали, просто подтвердив просочившуюся в СМИ информацию. Персона Сэлинджера по-прежнему не дает покоя публике: недавно вышел документальный фильм о нем, планируется снять художественный. И самое главное: неизданные тексты классика могут, наконец, напечатать. Если, конечно, там действительно есть, что печатать.

76-летний Пинчон тщательно оберегает себя от чужого внимания. Человек, написавший «Радугу земного тяготения», признанный живым классиком, однажды на полном серьезе был готов судиться с новостным каналом CNN, случайно его снявшим в общей толпе. В итоге Пинчон и CNN достигли компромисса: в эфир пошел сюжет, в котором были кадры с писателем, но кто именно из прохожих Пинчон, не сообщалось. Пока фаны создают многочисленные сайты в его честь, писатель продолжает выпускать романы, и дразнить публику: то озвучит трейлер к новой книге, то - себя самого, выведенного в одном из эпизодов мультсериала «Симпсоны». Правда, понять, как выглядит загадочный классик, тоже невозможно: Пинчон в «Симпсонах» изображен с пакетом на голове, а на пакете - издевательский знак вопроса.

Писательский труд – процесс сложный и энергозатратный. Нужно обладать богатой фантазией и хорошей наблюдательностью, чтобы читатель поверил литературному персонажу и погрузился в увлекательное чтение. Порой интеллектуальный труд отнимает много сил, и чтобы восстановить баланс, многие известные писатели прибегали к весьма эксцентричным методам «разгрузки», которые для них оказывались действенными. Вашему вниманию предлагается подборка привычек и увлечений великих писателей, которые вызывают недоумение и множество вопросов. Но, как метко выразилась Агата Кристи, «Привычка – это то, чего ты сам у себя уже не замечаешь».

«Папа» Тома Сойера обожал писать в постели. За любовь к комфорту его даже прозвали «абсолютно горизонтальным автором». Во время работы над «Приключениями Тома Сойера» Марк Твен жил на ферме Куэрри. Хозяева фермы были настолько любезны, что сделали писателю отдельную беседку- кабинет. Там он работал с утра и до вечера, а если он нужен был близким, то те трубили в специальный горн для оповещения. Беспокоить писателя по пустякам запрещалось. Для комфортной работы Твен открывал все окна и располагался в кровати с листами бумаги. Кроме того, писатель злоупотреблял сигарами, из-за чего приходилось подолгу проветривать комнаты от едкого запаха, а для «лечения» бессонницы предпочитал крепкий алкоголь.

Писатель с детства боялся темноты, возможно, это было вызвано тем фактом, что школьный учитель математики проводил уроки для юного писателя и его одноклассников на местном кладбище. Помимо страха темноты, писатель боялся быть похороненным заживо и часто испытывал зрительные и слуховые галлюцинации. Также он увлекался мистикой, состоял в «Братстве Луны» и придавал большее значение всему неизведанному. Его произведения были мрачны и трудны для восприятия, а сами тексты Эдгар Аллан По писал на длинных кусках бумаги, скрепленных сургучом. Это затрудняло не только редактирование текста, но и его прочтение. Однако именно так писателю было удобно. Из-под его пера вышли замечательные произведения, которые стали известными на весь мир только много лет спустя. Несмотря на увлечение оккультными науками, именно По придумал гениального сыщика Огюста Дюпена, который использует в работе не терпящий ничего «потустороннего» метод дедукции.

Артур Конан Дойл

До того, как стать писателем, сэр Артур Конан Дойл получил медицинское образование и попробовал себя в разных сферах. Он работал на корабле врачом, увлекался спортом, участвовал в автомобильных гонках и состоял в оккультном обществе «Золотая заря». Однако «повальное» увлечение спиритизмом у него началось после смерти сына во время Первой мировой войны. Писатель настолько верил медиумам, что чуть не разругался с другом Гарри Гудини, который видел истинные намерения зачастивших в дом Дойла мистиков.

Французский писатель, поселившись на острове Гернси, любил работать в полностью застекленной обзорной площадке на крыше дома «Отвилль». После пробуждения, Виктор Гюго выпивал два сырых яйца, затем шел на обзорную площадку, где работал до полудня. После он отправлялся на крышу, где ополаскивался ледяной водой из бочки. Закаляющие водные процедуры могли наблюдать случайные прохожие и возлюбленная Жюстина, жившая неподалеку от писателя.

До переезда на Гернси писатель часто просил слуг забрать всю его одежду из дома, чтобы он не мог выйти на улицу, и, следовательно, закончил бы работу над книгой в срок. Однажды писатель состриг половину своих волос, чтобы остаться дома, иначе его могли высмеять. Подобная «жертва» подарила писателю свободное от светских раутов время – он не отвлекался и завершал произведение вовремя.

Залогом своей продуктивности писатель считал абсолютную тишину. В его кабинете была двойная дверь для звукоизоляции, а предметы на рабочем столе были всегда расположены строго определенным образом. Стены комнаты были увешаны зеркалами, перед которыми писатель любил строить гримасы. Видимо, это помогало ему лучше продумать характер персонажей книг. Писать он начинал после завтрака, обычно в 9 утра закрывался в своем кабинете и работал до 14 часов. После обеда он отправлялся на трехчасовую прогулку, чтобы поразмышлять и подумать над текущей рукописью. Сын писателя в своих воспоминаниях отмечал, что отец всегда был пунктуален и педантичен, так что ему мог позавидовать любой лондонский клерк. Стоит ли говорить, что писатель никогда не опаздывал на встречи?

Другая, мрачноватая особенность писателя – он обожал посещать морги. Ему нравилось смотреть на умерших людей, он сам говорил, что его в морги будто влечет какая-то неведомая сила. Порой писатель мог проводить в этом не самом уютном месте по несколько часов, созерцая «мертвую красоту».

Читайте также:

Николай Гоголь

По воспоминаниям знакомых с Николаем Гоголем, писатель отличался скромным характером и загадочным поведением. Например, он боялся грозы, смерти, а при встрече с незнакомцем мог ни с того ни с сего молча покинуть помещение. Кроме того, при работе над произведением он любил катать шарики из хлеба. Это помогало ему лучше сконцентрироваться и продумывать сюжет. Отвлечься от грустных мыслей помогали и сладости. У писателя они всегда были в большом количестве. Работать над произведением он предпочитал стоя, а спать любил сидя. Наброски будущего произведения по его признанию, можно было делать «…хотя бы плохо, водянисто, но решительно все, и забыть об этой тетради». Потом Гоголь возвращался к черновику через некоторое время, перечитывал, вносил правки и снова откладывал записи. Так он поступал до тех пор, пока тетрадь не заканчивалась. После этого он устраивал длительный перерыв и снова возвращался к черновику, просматривал его, правил, отмечая при этом «крепчание слога и очистку фраз». Подобный «литературный монтаж» Гоголь мог проделывать до восьми раз, чтобы добиться идеального результата.

Французский писатель отличался любовью к ночному образу жизни, который поддерживал огромным количеством кофе. Крепкий напиток писатель предпочитал пить без сахара и молока. У Оноре де Бальзака были большие творческие амбиции, поэтому при работе над «Человеческой комедией» он очень мало спал. Количество чашек кофе в день могло доходить до 50. Творческий процесс у Бальзака начинался в час ночи, и семь часов подряд он работал над произведением. В 8 утра он позволял себе немного отдохнуть, после чего с 9:30 до 16:00 работал, выпивая одну чашку кофе за другой. После он прогуливался на улице, общался с друзьями и знакомыми, а в 18:00 ложился спать, чтобы в час ночи снова проснуться и писать до утра. Чрезмерное потребление кофеина, «рваный» распорядок дня и повышенные нагрузки крайне отрицательно сказались на состоянии здоровья писателя.

Франц Кафка работал специалистом по страхованию от производственных травм. Скучную службу он ненавидел и грезил о литературе. Для писательства, несмотря на плотный рабочий график и тесную квартиру, в которой также проживали его сестры, Кафка находил время. Обычно это происходило после 11-12 часов ночи, когда наступала тишина в шумном доме. Кафка писал до двух-трех ночи, а если хватало сил, то и до утра, до начала службы. Напряженный график и слабое здоровье давали о себе знать. Кроме того, из-за детской психологической травмы он часто страдал от мигрени и бессоницы. Он перешел на вегетарианский тип питания и пил непастеризованное коровье молоко. Ситуацию усугубляли неуверенность и ранимость писателя. Ему было сложно общаться с девушками, он разорвал несколько помолвок, а общаться с возлюбленными предпочитал через письма. Стоит заметить, что его любовная переписка была очень литературной.

Фрэнсис Скотт Фицджеральд

В 1917 году будущий писатель служил в армии и ухитрялся в короткие мгновения отдыха писать роман на обрывках бумаги, которые носил в карманах. После демобилизации Фрэнсис Скотт Фицджеральд выделил выходные полностью для писательства. По субботам его работа начиналась в час дня и заканчивалась в полночь, а в воскресенье – с шести утра и до шести вечера. Так появился на свет роман «По эту сторону Рая», после которого к 24-летнему дебютанту пришла слава.

Во Франции он и его супруга Зельда подружились с зажиточной американской четой Мерфи. Часто на их вечеринках известный писатель вел себя вызывающе. Например, известно, что однажды он захотел повторить трюк с «распиливанием» человека, но официант, к счастью, избежал участи «подопытного кролика». При таком богемном образе жизни Фицджеральд просыпался поздно, писать начинал ближе к вечеру, иногда трудился до четырех утра, но чаще всего проводил большую часть времени в кафе и барах. Если же он все-таки садился за стол, то ему за раз удавалось написать 7000-8000 слов, что вполне хватало для рассказа. Для романа этого было мало, и тогда на «помощь» приходил крепкий джин. Запои мешали Фицджеральду, как бы иронично это ни звучало, трезво мыслить, и он постепенно утратил писательскую хватку.

Помимо любви к кошкам, крепким напиткам и ранним подъемам, Эрнест Хемингуэй отличался завидным постоянством в вопросе количества слов. Он писал только 500 слов в день, после чего останавливал работу и продолжал только на следующий день. Рабочий процесс писателя начинался в 5:30 или 6 утра, даже если он перед этим поздно лег или выпил. «В это время никто не побеспокоит, воздух прохладен или даже холоден, садишься за работу – и разогреваешься». Работа длилась обычно до полудня, при этом писатель всегда трудился стоя. Он записывал свои мысли на листы бумаги, и если работа шла хорошо, то печатал на машинке, которая громоздилась на книжной полке. По высоте полка доходила до уровня грудной клетки, что позволяло писателю работать с прямой спиной и концентрироваться на процессе.